Неточные совпадения
— А потом мы догадались, что болтать, все только болтать о наших язвах не стоит труда, что это ведет только к пошлости и доктринерству; [Доктринерство — узкая, упрямая защита какого-либо учения (доктрины), даже если наука и жизнь противоречат ему.] мы увидали, что и умники наши, так называемые передовые
люди и обличители, никуда не годятся, что мы занимаемся вздором, толкуем о каком-то искусстве, бессознательном
творчестве, о парламентаризме, об адвокатуре и черт знает о чем, когда дело идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит, когда все наши акционерные общества лопаются единственно оттого, что оказывается недостаток в честных
людях, когда самая свобода, о которой хлопочет правительство, едва ли пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке.
— Требует она, чтоб
человек покорно признал себя слугою истории, жертвой ее, а не мечтал бы о возможности личной свободы, независимого
творчества.
Постепенно начиналась скептическая критика «значения личности в процессе
творчества истории», — критика, которая через десятки лет уступила место неумеренному восторгу пред новым героем, «белокурой бестией» Фридриха Ницше.
Люди быстро умнели и, соглашаясь с Спенсером, что «из свинцовых инстинктов не выработаешь золотого поведения», сосредоточивали силы и таланты свои на «самопознании», на вопросах индивидуального бытия. Быстро подвигались к приятию лозунга «наше время — не время широких задач».
— Новое течение в литературе нашей — весьма показательно. Говорят, среди этих символистов, декадентов есть талантливые
люди. Литературный декаданс указывал бы на преждевременное вырождение класса, но я думаю, что у нас декадентство явление подражательное, юнцы наши подражают
творчеству жертв и выразителей психического распада буржуазной Европы. Но, разумеется, когда подрастут — выдумают что-нибудь свое.
С тайным, захватывающим дыхание ужасом счастья видел он, что работа чистого гения не рушится от пожара страстей, а только останавливается, и когда минует пожар, она идет вперед, медленно и туго, но все идет — и что в душе
человека, независимо от художественного, таится другое
творчество, присутствует другая живая жажда, кроме животной, другая сила, кроме силы мышц.
В этом воздухе природа, как будто явно и открыто для
человека, совершает процесс
творчества; здесь можно непосвященному глазу следить, как образуются, растут и зреют ее чудеса; подслушивать, как растет трава.
Западный
человек творит ценности, созидает цвет культуры, у него есть самодовлеющая любовь к ценностям; русский
человек ищет спасения,
творчество ценностей для него всегда немного подозрительно.
Оформление своей души и оформление своего
творчества затруднено было для русского
человека.
И вот что самое важное: в «коллективистичную» эпоху происходит не только социализация и коллективизация экономической и политической жизни, но и совести, мысли,
творчества, экстериоризации совести, т. е. перенесение ее из глубины
человека, как духовного существа, вовне, на коллектив, обладающий авторитарными органами.
Для осуществления социальной правды, для уничтожения эксплуатации
человека человеком, для создания бесклассового общества совсем не нужно свободного
творчества, философии и эстетических ценностей, вредна религиозная и мистическая настроенность, противоречит цели социальной революции аристократическое понимание духовной культуры.
Всякий чуткий
человек, не доктринер, понимает, что нынешний исторический день в России выдвигает в политике на первый план задачи управления, организации ответственной власти, а не задачи чисто законодательного
творчества и реформ.
Пережитое мною откровение
творчества, которое есть откровение
человека, а не Бога, нашло себе выражение в книге «Смысл
творчества.
Божье
творчество с
человеком, человеческое
творчество с Богом.
Во мне всегда происходила борьба между охранением своего
творчества и жалостью к
людям.
В центре моей мысли всегда стояли проблемы свободы, личности,
творчества, проблемы зла и теодицеи, то есть, в сущности, одна проблема — проблема
человека, его назначения, оправдания его
творчества.
И сейчас русские культурные
люди могут лишь мечтать о свободе
творчества, об индивидуальной независимости и достоинстве.
Исходной была для меня интуиция о
человеке, о свободе и
творчестве, а не о Софии, не об освящении плоти мира, как для других.
Творчество не нуждается в оправдании, оно оправдывает
человека, оно есть антроподицея.
В ней есть правда, но есть и поэзия, выдумка,
творчество о себе. «Исповедь» Руссо, хотя обозначает целую эру в обнаружении эмоциональной жизни
человека, не есть искренняя исповедь.
Тема о
творчестве, о творческом призвании
человека — основная тема моей жизни.
С свободой связана тема о
человеке и
творчестве.
Творчество есть ответ
человека на призыв Бога.
Испорченный наследственным барством и эгоизмом философа и писателя, дорожащего прежде всего благоприятными условиями для своего умственного
творчества и писательства, я мало делал по сравнению с этими
людьми для осуществления праведной жизни, но в глубине своего сердца я мечтал о том же, о чем и они.
Человеку свойственно и лже-творчество.
Это есть путь
человека,
человек должен пройти через
творчество культуры и цивилизации.
Основную свою интуицию о
человеке, о нужде Бога в творческом акте
человека я выразил в самой значительной книге своего прошлого «Смысл
творчества.
Пошатнулся образ
человека, и Белый более всех отразил это в своем
творчестве.
Необходимо пролить свет также на то, что в человеческом
творчестве может быть обогащением самой божественной жизни, что есть ответ
человека на Божий призыв.
Но
творчество Гоголя принадлежит эпохе Белинского и
людей 40-х годов.
Тема о смысле жизни, о спасении
человека, народа и всего человечества от зла и страдания преобладала над темой о
творчестве культуры.
Но были
люди, которым было свойственно сильное чувство греха, которым не была чужда русская социальная тема и которые обнаружили гениальное
творчество.
Святоотеческая антропология была ущербна, в ней не было соответствия истине христологической, не было того, что я назвал христологией
человека в своей книге «Смысл
творчества».
Тема о
человеке и о
творчестве связана с темой о свободе.
Человек, личность, свобода,
творчество, эсхатологически-мессианское разрешение дуализма двух миров — таковы мои основные темы.
В начале века велась трудная, часто мучительная, борьба
людей ренессанса против суженности сознания традиционной интеллигенции, — борьба во имя свободы
творчества и во имя духа.
В русской христианской мысли XIX в. — в учении о свободе Хомякова, в учении о Богочеловечестве Вл. Соловьева, во всем
творчестве Достоевского, в его гениальной диалектике о свободе, в замечательной антропологии Несмелова, в вере Н. Федорова в воскрешающую активность
человека приоткрывалось что-то новое о
человеке.
Вместе с тем я раскрывал трагедию человеческого
творчества, которая заключается в том, что есть несоответствие между творческим замыслом и творческим продуктом;
человек творит не новую жизнь, не новое бытие, а культурные продукты.
Проблема теургии есть проблема
творчества, но не всякого
творчества, а того лишь, в котором
человек творит вместе с Богом,
творчества религиозного.
Оправдание
творчества и есть оправдание истории, оправдание культуры, оправдание воинственной правды общественной и любви личной, познания и поэзии, оправдание наших великих
людей, наших творцов, для которых должно быть найдено место в Царстве Божьем.
Человек ввергся в стихию звериного хаоса и мучительной историей, трудовым развитием, длительным процессом
творчества должен выйти из этого зверино-хаотического состояния, очеловечиться, стать во весь свой рост, освободиться из плена для нового и окончательного избрания себе бытия в Боге или небытия вне Бога.
В
творчестве теургическом нисходит Бог и сам участвует в творческом процессе, в
творчестве теургическом
человек зовет Бога себе на помощь, а Бог обращается к
человеку как к сотруднику в завершении дела творения.
Человек рожден для великой радости, для беспрестанного
творчества, в котором он — бог, для широкой, свободной, ничем не стесненной любви ко всему; к дереву, к небу, к
человеку, к собаке, к милой, кроткой, прекрасной земле, ах, особенно к земле с ее блаженным материнством, с ее утрами и ночами, с ее прекрасными ежедневными чудесами.
В изобретении разных льстивых и просительных фраз он почти дошел до
творчества: Сиятельнейший граф! — писал он к министру и далее потом упомянул как-то о нежном сердце того. В письме к Плавину он беспрестанно повторял об его благородстве, а Абрееву объяснил, что он, как
человек новых убеждений, не преминет… и прочее. Когда он перечитал эти письма, то показался даже сам себе омерзителен.
Вставали огромные города, прекрасные здания, машины, корабли, монументы, неисчислимые богатства, созданные
людьми, и поражающее ум разнообразие
творчества природы.
«Как это мило и как это странно придумано господом богом, — размышлял часто во время переклички мечтательный юнкер Александров, — что ни у одного
человека в мире нет тембра голоса, похожего на другой. Неужели и все на свете так же разнообразно и бесконечно неповторимо? Отчего природа не хочет знать ни прямых линий, ни геометрических фигур, ни абсолютно схожих экземпляров? Что это? Бесконечность ли
творчества или урок человечеству?»
Я возвращался домой в самом мрачном настроении, как
человек, который нашел сокровище и сейчас же его потерял. Я почему-то припомнил психологию
творчества, которую развивал Пепко, и горько усмехнулся. Она уже начиналась.
Каждая минута рождает что-нибудь новое, неожиданное, и жизнь поражает слух разнообразием своих криков, неутомимостью движения, силой неустанного
творчества. Но в душе Лунёва тихо и мертво: в ней всё как будто остановилось, — нет ни дум, ни желаний, только тяжёлая усталость. В таком состоянии он провёл весь день и потом ночь, полную кошмаров… и много таких дней и ночей. Приходили
люди, покупали, что надо было им, и уходили, а он их провожал холодной мыслью...
— Совершенно верно! — подхватил Тюменев. — Но время их пройдет, и
людям снова возвратится
творчество.
Ошеломленный Персиков развернул газету и прижался к фонарному столбу. На второй странице в левом углу в смазанной рамке глянул на него лысый, с безумными и незрячими глазами и с повисшею нижнею челюстью
человек, плод художественного
творчества Альфреда Бронского. «В. И. Персиков, открывший загадочный красный луч», — гласила подпись под рисунком. Ниже, под заголовком «Мировая загадка», начиналась статья словами...
Выражается это очень странно, в виде страстности; но это не страстность, заставляющая современного
человека хоть на минуту перенестись в эпоху нибелунгов, олимпийских богов и вообще в эпохи великих образов и грандиозного проявления гигантских страстей: это в жизни прихоть, оправдываемая преданиями; в
творчестве — служение чувственности и неуменье понять круглым счетом ровно никаких задач искусства, кроме задач сухо политических, мелких, или конфортативных, разрешаемых в угоду своей субъективности.